МУРАТОВ
 
Историческая повесть
 (Фрагмент)

 

Белоснежная стремительных линий императорская яхта «Штандарт» громадной чайкой со сложенными крыльями мягко качалась на почти полном штиле. В нескольких милях пилил небо зубчатый Кронштадт. Погода и смута в России пошли «на вёдро», подняв настроение венценосца.

Император мучился не только животом, но и головой, мучительно гадая: чего же он такого съел, отчего его так немилосердно прослабило? Доктор Боткин по своей обычной настырности пичкал каким-то белым воньким порошком, но облегчения не наступало.

День 2 сентября 1906 года выдался погожим, как обычно на стыке лета и осени. Перед очередной ежегодной смертью природы всё пахло особенно сильно — растения, море, воздух. Скоро холода, ледяные ветры, снег, тяжёлые шубы, сапоги на меху и бесконечные насморки.

— Нельзя ли стакан холодной минеральной воды без газу? — попросил царь.

Придворный лекарь в знак согласия щёлкнул пальцами матросу, тот стремглав кинулся в трюм. Николай поморщился: сколько раз прошено не щёлкать раздражающе и зляще. Как всё же неистребимы привычки у людей и причём почему-то именно неприятные. Мысли перекинулись на собственную персону: у тебя у самого-то вредностей хоть отбавляй. О-хо-хо, все мы в рабстве у страстей своих! Самодержец усмехнулся своей застенчивой, чуть печальной улыбкой. Расшатались нервы! Как там цесаревич? Вчера опять синячище на ноге образовался, вспух страшновидно. Бедный мальчик! Родился на страдания и мучения. Распутин хоть и распутен, но один он в силах помочь.

Вседержитель всероссийский с умильной благостию вспомнил вчерашний свой указ о помиловании двух злодеев, убивших тверского вице-губернатора. « Да, все грехи мои меньшие, нежели душу загубить Божию!» Но тут же заколебался, заметался сердцем: правильно ли, праведно ли, справедливо ли, прозорливо ли ухранил их от виселицы? Но выше справедливого возмездия и наказания может быть только прощение — милостивое помилование. На то он и царь, чтоб казнить или миловать!

В абсолютную тишину моря проник низкий гудок. Со стороны Петербурга ходко шёл паровой катер со столбом дыма, напоминавшим трость с белым набалдашником.

Не успели склянки отбить десять, как на борт после семафорного позволения, гремя железом трапа, поднялся министр внутренних дел Пётр Аркадьевич Столыпин и с ним незнакомец, такой же крупный, только моложе — человек в вицмундире прокурорского ведомства с академическим значком в петлице. Увидев визитёров, Николай вспомнил, что сегодня он утверждает гражданских губернаторов и поморщился, но пересилил себя и встретил гостей всё той же чуть застенчивой, немного печальной улыбкой.

Бывший саратовский губернатор, четыре месяца осваивающий кресло первого министра, вытер загорелую бритую голову чёрным шёлковым платком с кружевами. «Видно, подарок супруги», — подумал царь, памятуя о трогательных отношениях в семье министра МВД. Нежно любивший свою Аликс, он и в других ценил обожание жены. Верный супруг — верный слуга Отечеству и престолу.

Столыпин повёл ладонью-лопатой в сторону спутника. Тот во фрунт по-солдатски не вытянулся, просто подобрался уважительно и представился мягким грудным баритоном сильного человека:

— Статский советник Муратов Николай Павлович.

В каюте, отделанной красным бархатом, бронзой и уставленной мебелью чёрного дерева, все трое уселись вокруг инкрустированного перламутром круглого столика, игравшего всеми цветами радуги в лучах солнца, проникающего в окна.

Николай, уже решивший про себя, что кандидат ему пришёлся по душе, предложил:

— Ну что ж, Николай Павлович, пока нам готовят чай, расскажите нам свою жизнь. Я смотрю, мы с вами одних лет?

— Ваше величество, всё докладывать согласно формулярному списку или только… квинтэссенцию биографическую?

— Конечно, подробно. Я никуда не спешу. Да и вас в губернаторы не каждый день сватают. И император вам, надеюсь, ещё не надоел?

Все коротко рассмеялись и длинно заулыбались, особенно император. Лицо его сделалось таким располагающим и дружеским, что Муратов почувствовал, как разжалось напряжение, сжимавшее голову, как отпустил горло спазм, и легко заговорил:

— Род веду я свой, Ваше величество, из потомственных дворян Рязанской губернии. На свет матушка родила меня 25 января 1867 года.

В этом месте царь кивнул, подтверждая равность возраста.

— В Императорском лицее правоведения прошёл полный курс наук, по окончании коего в 1889 году утверждён в чине титулярного советника кандидатом на судейскую должность.

— Ого! Значит, круглым отличником за реферат? Похвально! Прошу прощения, продолжайте, пожалуйста.

Муратов от царской похвалы потерял нить рассказа о собственной жизни, сбился.

— В боевых действиях не участвовал. Женат на потомственной дворянке Марии Васильевне Ненароковой (произнеся девичью фамилию супруги, только сейчас оценил он её звучную красоту, соответствующую и внешности, и характеру — Не-на-ро-ко-ва). В браке с нею прижиты три дочери: Тамара двенадцати лет, Нина — десяти и Марина — четырёх.

Монарх снова прервал рассказ:

— Пётр Аркадьевич, пошлите от моего имени супруге Николая Павловича французские духи… Ну, какие нынче в моде, а девочкам по кукле, да непременно моргучих и с голосом…

Муратов кивнул в знак благодарности и продолжил:

— Послужной мой список начинается с 1890 года, когда был я командирован сначала исполняющим  делами мирового судьи, а потом следователем Лякумского отдела. Через три года переведён следователем судебным второго участка Покровского уезда Владимирского окружного суда. В 1895-м удостоен чина коллежского асессора. Через год вне срока за усердие в службе произведён в надворные…

Мелькнула мысль: «Эти чины ему присваивал уже нынешний император, сидящий напротив, самый главный человек в Российской Империи». От этой простой мысли у Муратова перехватило в горле. Он откашлялся и продолжил:

— В 1899-м назначен товарищем прокурора Московского окружного суда. Тогда же почтён вами, Ваше величество, статским советником. Последние два года в соответствии с вашим указом — прокурор Тверского окружного суда…

Царь смотрел на Муратова и думал: «Вот такие, как этот умница, и творят "именем Его императорского величества” правосудие на Руси, судебное дело. Тысяча с небольшим и олицетворяют его, самодержца, перед народом, вынося смертные приговоры или оправдывая… Хотя именно этот, сидящий напротив, из порядочных. Порядочных… рядочных… ядочных… Целый ряд таких рядовых правосудия… прямосудия… левосудия… кривосудия…»

— Сколько же человек вы на эшафот отправили? Хотя, если быть точным, преступников закона.

— Семерых.

— М-да-а… И скольких из них я помиловал?

— Ни одного.

— Значит, мы с вами убили семерых людей?

— Если не считать того, что эти семеро отправили на тот свет шестнадцать человек в совокупности… И по закону, а не по нашему с вами желанию, им полагалась смертная казнь.

— Если бы вам, Николай Павлович, вновь пришлось бы обвинять их, для скольких вы бы снова попросили виселицу?

— Для двух, пожалуй бы, нет. Да, скорей всего, отправил бы на бессрочную каторгу.

— Спасибо за искренность: не каждый бы решился на такие слова, да ещё со мною. Вы кавалер? И по какому орденству?

— Святая Анна второй и третьей степени.

Император поднялся, за ним встали и остальные.

— Ну что ж, Николай Павлович, повелеваем вам с сего числа исполнять должность тамбовского губернатора. Тяжёлую ношу и тяжёлое бремя взваливаете вы на свои плечи, но (император, подойдя, приобнял Муратова) вы человек могучий не только телесно… Полагаем вам содержание… э-э-э… Пётр Аркадьевич, помогайте…

Столыпин отчеканил:

— Жалованье в 4750 рублей и столовых 550. Губернаторская квартира служебная в десять комнат с горничной и дача загородная с прислугой. Госпитальных на поддержание здравия 1500 рублей.

Государь, по всему видно, уже решил распрощаться, но вдруг, почти у трапа, спросил:

— Вот вы отбываете на новое место службы во вверенную вам огромную губернию, а что знаете про неё? Какие планы, а может, и мечтания есть заветные?

Муратов не вчера узнал о предстоящем губернаторстве, последнюю неделю прожил в столице, днём знакомился с меморандумами по Тамбову в МВД, а вечерами сидел в гостиничном номере и читал словари да справочники, изучал всё связанное с будущим местом службы. Но сейчас, как часто у него бывало, в нужный момент голова оказывалась пуста и наполнялась лишь «задним умом» после, когда поздно и ненужно. Потому и вывалил первое, пришедшее в голову:

— За последние сорок лет в Тамбовской губернии, Ваше величество, дворяне потеряли почти половину земли, удержанной ими после реформы шестьдесят первого года. Она перешла в руки купцов-предпринимателей.

— Вы против купцов, фабрикантов и капиталистов?

— Не купцы, а продавцы плохи. Дворянство вырождается физически и умственно. Энергичных среди них единицы, всё больше чиновники и шнурки канцелярские, жалованьем довольствующиеся. А ведь это и есть цвет русской нации…

— Ну, это вы, милостивый государь, далеко уехали!.. — с улыбкой возразил Николай.

Когда Столыпин с Муратовым уже отплывали от «Штандарта», царь крикнул вслед:

— Берегите себя от террористов!

* * *

Император как в воду смотрел. Накликал. Не успел новоиспечённый губернатор сесть в курьерский «Петербург — Тамбов», как к нему в купе, затянутое малиновым плюшем и бесконечно раздвинутое бесчисленным повторением зеркал, без церемоний вошёл жандармский полковник. Он щёлкнул каблуками, брякнул шпорами и, поклонившись, представился:

— Устинов Николай Евгеньевич, начальник губернского жандармского управления высочайше вверенной вам губернии.
(«В Ы С О Ч А Й Ш Е» он произнёс буквораздельно и буквозаглавно.) Вследствие полученных агентурных сведений стало известно, что в Тамбов прибыло несколько членов боевой организации с вполне определённой целью: совершить покушение на вашу персону. По согласованию с полицмейстером в ожидании вашего прибытия с 28 на 29 сего сентября, сего дня, то есть уже того дня, как сообщили по беспроволочному телеграфу, в городе в охранном порядке чинами общей полиции при участии нижних чинов вверенного мне управления проведено четыре обыска.

Полковник вдруг изумился: брови его поползли вверх, глаза вылупились, губы собрались в куриную гузку и выплюнули слова:

— И что же вы думаете? Оружия и взрывчатых веществ обнаружено не было, но найдено множество воззваний, прокламаций и различной нелегальщины.

«Нелегальщина» в его устах прозвучала намного опаснее и грознее, нежели «оружие».

— Это не всё! Одновременно в Козлове изъяты три фунта пороха и прокламаций примерно столько же. Тамошний улов покрупнее и поопаснее! Задержаны Василий и Николай Летуновские, ученики шестого класса коммерческого училища, Сергей Алексеевич Мосолов и назвавшаяся православной Евгения Александровна Введенская 19-ти лет. По нашему соображению, они готовили взрыв вашего вагона, а в случае неудачи должны были применить револьвер для лишения вас жизни.

Муратову надоело суесловие жандарма.

— Ну и что же вы предлагаете?

— Они ожидают вас с поездом в 12 часов, а надо следовать со следующим, в 16 часов 20 минут. Иначе за вашу безопасность не поручусь.

— Я смотрю, вы вообще ни за что поручиться не можете! А ежели следовать четырёхчасовым — гарантируете сохранность моего бесценного тела?

Полковник проглотил обиду.

— Вполне и определённо! Всё взвешено, продумано, определено, ваше превос…

Полковник запнулся, вспомнив, что губернатор пока лишь статский — в одном с ним чине по «Табелю о рангах», но, рассудив, всё равно тот генералом станет, закончил, сделав вид, будто поперхнулся:

— …ходительство.

* * *

Муратов бродил по своему служебному кабинету и наслаждался. Всем! Высокая должность, большая жизнь впереди (нет и сорока!), высокие лепные потолки, громадная зала — чуть меньше малой для собраний в губернском правлении. Штиблеты тонули в мягком ворсе необъятного бухарского ковра с неведомыми цветами. В воздухе плавал тот неповторимый и устойчивый аромат, который он обонял только у высших чиновников, а последний раз у Столыпина. Так пахнет Власть: гербовой краской на двуглавой печати, пылью ковра и паркетной мастики.

Со стен на него взирали бывшие хозяева губернии — кто с усмешливой укоризной, кто строго, но ободрительно. Вдоль стен выстроились ряды дубовых гнутых стульев. Зачем так много? Да если собрать одних только столоначальников, то не менее сотни наберётся, пожалуй. Устроившись в мягком, приятно полуобнявшим его чресла кресле с кожаными подлокотниками, пробитыми медными гвоздями, не желая нарушать насладительного одиночества, вызывать секретаря не стал, потянулся за весомой, из малахита, пишущей ручкой, стукнул дятлом стальное перо в хрустальную чернильницу и написал на жёлтой китайской бумаге с вензелями МВД и губернского правления: «Прибыв сего числа и войдя в управление высочайше вверенной мне губернии, уведомляю всех для дачи надлежащих на этот счёт распоряжений…»

Муратову бывать в здешних местах никогда ранее не приходилось, даже проездом. В глаза ему бросились грязь, тоскливая запустелость, обшарпанная неухоженность домов и казённых зданий и какой-то тягучий, тяжёлый запах замшелой прелости, стоявший повсеместно: и на улицах, и в помещениях — неважно, будь то жилища или присутственные места. Город будто облили помоями. За общественное благоустройство отвечал вице-губернатор. Потому как отвечал сей чиновник за свои обязанности из рук вон плохо, Муратов решил для начала ознакомиться с его формуляром, а потом уж и вживе с самим. Иногда в бумагах написано больше, чем на лице нарисовано.

Так, Тарасенко-Стрешнев Иван Аполлонович… Наградила же судьба отчеством! Сошлись рядом русский Ванька и греческий бог. Дальше — 56 лет. Да уж — не мальчик, но муж. Не молод, но и не стар. Однако ж прыти особой и рвения неустанного не жди. Из дворян Скопинского уезда, где и родовое именьице есть в 750 десятин. И там же прикупил ещё 500. Не бедный, и далеко! Так… Воспитание получил в Императорском московском университете, окончивши со степенью кандидата. Далеко не дурак. Дослужился в МВД до коллежского секретаря. Вдруг уволился по прошению. С чего бы? При такой прыткой карьере. На родину потянуло — в родные пенаты и родительское гнездо? Становится скопинским мировым судьёй, потом директором уездного тюремного комитета и затем же — председателем земской управы… Все ступени прошёл. В 1893-м надворного получил. Через год на государственную службу возвращается — в департамент торговли и мануфактур. В 1895-м — коллежский советник. Потом в МВД перешёл старшим редактором Центрального статистического комитета. В 1899-м — статский советник. Чины вперёд времени хватал. Явно не Обломов! С 1902-го — вице-губернатор Уральской области. Полгода исполнял обязанности военного губернатора там же. Да, с таким ухо востро держать надо. Крым и Рым, огонь и воду, через медные трубы и игольное ушко, как в ворота Моршанские проскочит.

Потом в Астрахани — виц. В Тамбове с 24 июня 1906 года. Действительного статского уже три месяца как получил. На чин выше его, Муратова. На такого где сядешь, там и слезешь. Далеко не уедешь — он сам привык погонять. А здесь, в Тамбове, не кучера, а лошади ломовые нужны. Битюги тяжеловозные. Дел невпроворот. Хлебная губерния, а голодает через год. С земцами вкупе крестьянам агропомощь оказывать надобно и наисрочно. Сеть агроучастков налаживать. Двадцать два уже в наличии, больше бы пустили, да на каждом должен агроном с помощником быть, а где их взять-то? А полеводство поднимать — сил у крестьянства маловато. Одна треть земельки арендуемой в бедняцких хозяйствах в нищете бьётся — от посева до укоса. Ведь арендная плата, как железная дорога появилась, в пять-шесть раз возросла. Каждый четвёртый двор — безлошадный!

А смута среди крестьян? Вихри революционные бушуют уже третий год. За прошлый год более 150 экономий разгромлено. Помещикам вред ущербный нанесли почти в два с половиной миллиона рублей. Только кто эти рубли и как считал?

А здоровье народное? Медицина сама на ладан дышит. В губернии всего 65 больниц. Земские врачи с ног валятся, где уж им больных на ноги ставить! Недавно в Липецком уезде заехал в больницу и ужаснулся. Доктор — молодой человек, только после университета. Приём производит в старой избе, где фельдшер с семьёй живёт — тут и хозяйство, и медицинский инвентарь. Теснота, скученность. Больные и в дождь, и в снег очереди на улице ждут. А если тяжёлый? Может и не дождаться. А мёртвого тоже некуда — моргов нет.  Вспомнились слова врача:

— Иногда до 150 человек в день бывает. Как тут обследовать больного, в жалобах его разобраться, диагноз поставить? После обеда у меня одно желание: скорее приём закончить и — лечь, лечь, лечь… Глядь, в амбулатории опять битком…

Мысли снова метнулись к бунтующему крестьянству. Откуда только эта зараза — хуже холеры с чумою! —  к нам в Россию православную перекинулась? Вспомнил ту же поездку по Липецкому уезду. В селе Пятницком красный флаг поднялся вроде над зажиточным домом. Проверили: столетний мещанин Кузнецов, хозяин грамотный и дальновидный, а собрание крестьян собрал противоправительственное. Третьего дня вспомнил о нём — дал команду освободить. Если таких справных старцев в остроге держать, то кто хлеб растить будет?

А вице-губернатор неизвестно каков душой, а лицом чист, всегда трезв и, самое главное, на его, губернатора, место не зарится: возраст не тот — вверх карабкаться поздно. Значит, не в соперники-враги, а в сопутники-соратники запишем.

В дверях появился секретарь и доложил:

— Его превосходительство вице-губернатор просят принять.

— Проси.

* * *

Потекла то шагом, то рысью, то аллюром провинциальная жизнь. Но большей частью она течение имела без волн, как и текущая вдоль Набережной Цна. Всё время без остатка у Муратова было заполнено общением с людьми. Через край и до отравления. К вечеру он уже ни на кого смотреть не мог, даже на себя самого в зеркало — тошнило от множества людских лиц.

Неглубокая городская речушка, берущая начало в сорока верстах от Тамбова — в Верхоценье Сампурской волости, для властей городских и мошенников всех мастей в прямом и переносном смыслах была золотым дном.

Сегодня, 1 ноября 1906 года, выпал обычливый день. Затянувшийся ремонт квартиры начальника губернии портил ему настроение — ни семью перевезти, да и самому в комнате отдыха за служебным кабинетом на диване ночевать обрыдло донельзя. Губернатор кинул взгляд на список запланированных на сегодня встреч и вспомнил, что сегодня он принимает предводителя дворянства, гофмейстера двора Его величества  князя Николая Николаевича Чолокаева. Приглашён он был со всеми церемониями и реверансами, положенным столь уважаемому и почтенному человеку. Шутка ли — в 77 лет предводительствовать и председательствовать!

Перед тем, как увидеться с князем воочию, Муратов запросил его формулярный список. Из него явствовало, что тот в 1851 году окончил полный курс Московского императорского университета. После долгой службы во благо Российского государства вышел в отставку, но дома не осел, избран был мировым судьёй Моршанского округа, став тогда же почётным попечителем реального училища в том же городе. А в 1891 году как избрался предводителем губернского дворянского собрания, так и бессменно, через три года до нынешнего, пять раз уже остаётся. В 1896-м пожалован в действительные статские. Содержание не получает — должность хоть и почётная, но общественная, безвозмездная…

Всё это промелькнуло в голове губернатора, пока от резных дубовых дверей к нему шествовал гофмейстер, кавалер многих орденов и почётный гражданин князь Чолокаев. Старый князь не столько соответствовал, сколько стремился выглядеть потомственным аристократом старинного рода монголо-мордовской знати, испокон веку жившей в Диком Поле. В Петербург, ко двору, он не появлялся по причине слабой переносимости длинной тряской дороги уже лет как десять. Оставшееся стремление в высший свет проступало через тайные его к этому средства — высокие каблуки опойковых мягких кавалерийских сапог, крашенные хной редкие волосы, согбенную преклонными годами спину держал жёсткий корсет китового уса, впалую старческую грудь исправлял ватный подстёг. И весь он при ходьбе тянулся вверх, но жалкие эти потуги превращались в журавлиную поступь подагрика. Своедумного покроя «мундир» — широкие бриджи и длинный узкий сюртук — украшался нагрудным орденским иконостасом: Святого Владимира 2-й и 3-й степени, Святого Станислава 1-й и 2-й, Святой Анны 1-й. Ниже молодцевато позвякивали несколько медалей.

Долгий перечень наград занял в огляде губернатора несколько мгновений. Вот и ещё одна слабость старика — ко всякого рода отмечаний, выделений и знаков заслуг. Да ладно — чем бы старик ни тешился, лишь бы не нюнился.

Предводителем князь был не только по должности, но и по призванию, и от слияния этих двух причин получал, служа дворянскому сословию, истинное и глубокое наслаждение. Власть предводителя была столь же безграничной, сколь и необязательной ни для чьего исполнения. Важность для Муратова он представлял только с одной стороны: будучи гофмейстером двора имел в Зимний свободный доступ и мог при случае замолвить доброе словечко, а со зла и брякнуть чего-нибудь вредоносное или написать императору в собственные руки. Потому губернатор, зная слабость вдовствующего бездетного старика, сохранившего ещё интерес к женскому полу, просил полицмейстера Старынкевича, великого мастера не только по сыскной, но и по женской части, направлять в просторный двухэтажный особняк князя на Долевой платную филёрку посмазливей, чтоб единожды в неделю после баньки тело его, от долгой жизни расслабленное, в молодость вернула хоть на часок. Зазорного в этом губернатор ничего не видел — какие у старика ещё радости остались? Прогулки вечерние по Набережной от дома до Солдатской церкви?

Оба всё знали и молча кивали друг другу, признаваясь в благодарном взаиморасположении.

Чолокаев сел, устремил свои запорошённые пеплом долгой жизни бесцветные глаза на казавшегося ему юношей Муратова. «Мне бы его года! Сколько ему — тридцать пять? Сорок?..»

— Сколько вам лет, Николай Павлович, разрешите поинтересоваться на правах старого человека?

— Тридцать шесть. Не первой уже молодости. А насчёт вашей старости в городе легенды ходят — вы наш местный неувядаемый Эрот, — подлил лести в огонь губернатор.

— Мне семьдесят восьмой, и я считаю себя не последней старости! Ха-ха-ха… — смех получился скрипучим, дряхлым.

— Всё относительно, дорогой князь. Для двадцатилетнего юнца, к примеру, мы оба старики.

— Да, это верно, всё относительно — всех когда-нибудь отнесут…

— Николай Николаевич, — сменил тему Голицын, — я наслышан о вашем патриотизме. Мне даже передали ваши слова о том, что Дикое Поле — лучшее поле в России.

— А вы что, сомневаетесь? Дикое Поле давно уже не дикое. Наша губерния, дражайший Николай Павлович, — житница и кормилица всея Руси. Мы сейчас на коне — в мукомольном деле и крупяном бум небывалый переживаем. Три тыщи мельниц круглый день крутятся — за год сорок миллионов пудов хлебушка перемалывают. Сахарок четыре завода варят, скоро ещё один — Новопокровский, мощности превеликой — прибавится. За прошлый год девятьсот тыщ пудов сладкого песка получено. А винокуры наши скоро водки дадут больше, чем воды в Цне. Считай пятьдесят заводов круглые сутки курят. Пять миллионов вёдер в год — всю Россию напоить можно!

— Всё это замечательно, Николай Павлович, если забыть, что в Тамбове до сих пор ни внутригородского транспорта гужевого, ни канализации, я уж не говорю про электрическое освещение… Провинция! Захолустье! Темнота в прямом и переносном, но непереносимом смыслах. Высшего заведения ни единого не имеется.

— Ну это вы уж загнули. Где это вы в губерниях университеты видели? В Казани да во Львове. Единицы. Зато у нас средних заведений восемь — да каких! Екатерининский учительский институт — один из лучших в России. Мужская гимназия, духовная семинария, реальное училище. Для дамского полу четыре — Александринский институт благородных девиц, женская гимназия, епархиальное училище и фельдшерская школа…

— Я побеспокоил вас, князь, чтобы посоветоваться, — сказал Муратов. — Представьте себе, что вы на моём месте — губернатор. На какие стороны жизни губернской вы обратили бы особое внимание, чем бы занялись прежде всего?

— Самое опасное — эпидемия революционная. Вот мы с вами об учебных заведениях вспомнили. А знаете ли вы, что Екатерининский институт, фельдшерская школа и духовная семинария революционизированы донельзя? Ещё в июне, четыре месяца тому, восстал 7-й кавалерийский полк, присланный в Тамбов для усмирения крестьян. Начало сему бунту положил арест солдата, кажется, Нефёдова, у коего обнаружена листовка эсеров. Так социал-демократы тут как тут: собрали толпу и к штабу — освободить! Отменить позорные обыски в казарме и ночные поверки!.. полдня орали как оглашенные. Ну, командир полка проявил слабость, жидковат в коленках оказался: вместо того чтобы взять бунтовщиков под караул, освободил Нефёдова или как его там… Бессильная власть рождает неповиновение, особенно в армии. Дальше такая катавасия заварилась, что будь здоров! Солдаты в строй не стали, кинулись митинговать. Подавай им казарменный быт лучший, и на подавление крестьян они не пойдут. Командир восьмерых заводил арестовал, да без толку — конвой их в тюрьму не повёл. Нижние чины винтовки похватали и — к штабу. Пришлось пехоту вызывать 217-го Крымского, 218-го Борисоглебского, драгун нежинских и сотню казаков из 2-го полка. Перестрелка дня два длилась. Война губернского масштаба!

Князь помолчал, вспоминая, затем встрепенулся и продолжил:

— Кавалеристы командира борисоглебцев убили, одного нижнего чина ранили. Одни борисоглебцы по бунтарям и палили. Начальник гарнизона приказал открыть орудийный огонь по восставшим, да только командир батареи не решился стрелять без поддержки пехоты: только начни — тут же растерзают! Лишь когда Можайский полк из Орла прибыл, тогда и сложили оружие бунтовщики. Военный суд осудил сотни три. Кого к одиночному заключению в военной тюрьме, двадцать к каторжным работам и сотню к строгому аресту. Да что толку-то! Армия ненадёжна. Пока что внутренне, но придёт время, она и против внешнего врага штык в землю…

— Хорошо — в землю,  а то против офицеров повернут, — задумчиво сказал Муратов.

— Слава Богу, с июля утихомириваться стало. Вы нам спокойствие привезли долгожданное. Да, губернатора ждали долго. После Владимира Фёдоровича фон дер Лауница полгода прошло, вице-губернатор устал один в двух лицах потеть.

Князь помялся, побарабанил сучковатыми пальцами по столу и, решившись, выговорил:

— Николай Павлович, как вам известно, в ряде волостей продолжаются возмущения, бунты локальные, а в тюрьмах — губернской и уездных — сидят ныне более 11 тысяч крестьян. Они ожидают суда за выступления против помещиков. Так вот, по моему глубокому убеждению, каждый день в наших острогах рекрутируются новые революционеры и рождаются партийные вожаки. Эсеры специально арестовываются для пропагандирования людской массы. А где легче всего агитировать против правительства? Конечно, в каталажке, там все жизнью недовольны.

* * *

Доклады и меморандумы начальников ГЖУ (губернское жандармское управление) и ГПУ (губернское полицейское управление) приводили Муратова в тихое бешенство. Его охватывала бессильная злоба не против революционеров-боевиков, а против этих начальников. Про офицеров, филёров и нижних чинов он не думал — каков поп, таков и приход.

Взять хотя бы длящееся с первого дня его губернаторства дело о покушении на его персону. Уже тогда ему стало ясно, что в губернии хозяйничают террористы, бомбисты, разные анархисты, а не законные власти. Кто за кем гоняется и кто кого ловит — непонятно. За прошлый год боевики более десятка чиновников на тот свет отправили. А суд к смертной казни одну убийцу Луженовского Спиридонову приговорил, и той командующий Московскими войсками мгновенную смерть на тюрьму заменил бессрочную. Пули бумагами подменяются. Вот как, к примеру, эта, совершенно секретная:

«Сообщаю вам, что в охранном порядке по известному делу арестовано ещё пять человек. У трёх обнаружены боевые патроны, причём пули надрезаны.

1. Дочь умершего надворного советника Богословского. Родилась 17 июля 1884 года. По народности великоросска, подданства российского, православная. Проживает постоянно в деревне Семёновка Кирсановского уезда. Без определённых занятий. Средства получает от матери, которая владеет 420 десятинами земли. Окончила курс в Александринском институте благородных девиц в 1894 году. В 1904 году была в Париже, где прослушала курс естественных наук. В боевую дружину вступила два года назад под влиянием известной террористки Спиридоновой, убившей подполковника Луженовского.

Богословская, по агентурным данным, готова совершить на вас покушение. Арестованная содержится в губернской тюрьме и взята в активную внутрикамерную разработку двумя опытными агентессами.

Умысел свой сия особа совершенно не скрывает и смертной казни не боится, рассуждая весьма цинично, что-де жизнь царского слуги-правителя губернии стоит в десять раз дороже, нежели её смерть. По месту пребывания Богословской — в доме Богдановой по улице Араповской, где она снимала квартиру, был произведён обыск с обнаружением патронов.

2. Евгения Фёдоровна Иванова, представившая паспорт Новоместного волостного правления Паневежского уезда Ковенской губернии от 7 июля 1906 года за № 137.

3. Потомственный почётный гражданин Аполлинарий Николаевич Соколов, представивший бессрочную паспортную книжку, выданную Тверской духовной консисторией от 5 августа 1905 года за № 431.

4. Пётр Михайлович Васнецов, представивший паспорт № 7337, выданный в Ростове-на-Дону.

5. Мещанин Трейлис.

Все, кроме Трейлиса, полиции ранее известны не были…»

Муратов представил красивое — римского легионера — лицо шефа жандармов Устинова. Ему бы в актёры — первых любовников и императоров представлять. А он в розыскные драмы играет совершенно бесталанно.

После третьей встречи с Устиновым Муратов понял, что тот не воспринимает его серьёзно, а иногда попросту издевается. Вся же эта история с покушением, скорее всего, его легенда и выдумка, чтоб держать губернатора в узде и делать вид удачного сохранения и охранения его особы.

Во время этого доклада Устинов повёл себя со столь развязной фамильярностью, что Муратов с трудом сдерживал себя, чтобы не вспылить. Чтобы успокоиться, задал досужий вопрос:

— Скажите, полковник, какова цель вашей службы и чего бы вы желали в ней достичь?

— Странный вопрос для бывшего прокурора. Мы с вами не только тёзки, но и сподвижники, так сказать, двигаем одно дело — ведём войну с лицами, поползновения совершающими через границу закона.

Муратову, внимательно следившему за подвижным лицом Устинова, пришла в голову мысль: полковник опаснее любого террориста.

— Сколько же вы имеете выслуги в корпусе жандармов?

— Такого корпуса, к сожалению, давно нет. А зря! Обоюдоострый орган был. Авторитет и сила государства на двух министерствах жиждется — внешнем и внутреннем. Внешнее подобно коже у человека — малейшее воздействие извне чувствует; а внутреннее — сердце: жизнью всё тело питает.

— Жиждется или зиждется? — съязвил Муратов.

— Не форма важна, а содержание. Бенкендорф с Дубельтом лучших офицеров гвардии в Третье отделение брали, мозги и честь нации, потому и не убивали тогда ни царей, ни министров.

— Не потому, — возразил губернатор. — Время другое было — богобоязненное.

— Бога не боялись с самого начала, — не поддался Устинов. — С распятия история начиналась: первые террористы на тайную вечерю собирались — древнейшая профессия. Проституция и терроризм — вот на чём мир испокон веку держится. Вся и разница-то: террорист приносит страдания, а проститутка — удовольствие.

Тут полковник скакнул мыслью с проституток к русскому народу:

— А русский народ — самый умный изо всех. Вот ответьте мне на один вопрос: почему английские сапоги из свиной кожи сразу промокают, а лапти наши по любой грязи — и хоть бы хны, а? Сие есть тайна сверхъестественная! Так же, как и душа русская. Вернёмся к нашим баранам. Вернее, к моим: у меня в управлении сплошные бараны, кои ни бе, ни ме, ни кукареку.

— Вы, господин полковник, или демагог, или человек безответственный. Я вас о другом спрашиваю: как мы до такой жизни докатились, что власть вынуждена от боевиков прятаться? Кто за кем охотится: полиция за злодеями или они за нами?

— Конечно, они за нами. Вам и мне, Муратову и Устинову, смертные приговоры вынесены Тамбовским городским комитетом партии эсеров. Осталось только привести в исполнение. И приведут — будьте спокойны и уверены. Ни один пока от них не ушёл: два вице-губернатора — Богданович и Луженовский, губернатор фон дер Лауниц…

— Ваше идиотское ёрничанье не что иное, как прикрытие полного бессилия, — повысил голос губернатор.

— Не только моё, но и всего МВД, — спокойно ответил Устинов. — Только в текущем году эсеры горы трупов наложили по всей России. Перечесть?

— Не надо. Вы лучше бы сосчитали, сколько боевиков удалось уничтожить. Может быть, тоже горы? Вот взяли бы да и ликвидировали всю тамбовскую боевую группу — подчистую и до последнего члена.

— Это уж извольте, позвольте и увольте! Вы что же, призываете к внесудебной расправе? Мы не бандиты с большой дороги.

— Да уж куда вам с большой — с самой маленькой: где никто не ходит и где неопасно. Страна в дом умалишённых превратилась. Быть преданным престолу и Отечеству опаснее стало быть, чем революционером. Театр абсурда, где главные роли принадлежат убийцам, а вы — жандармы — жалкие статисты! Ваша стратегия порочна в корне. Ваши усилия направлены на охрану высших чиновников, а не на искоренение этой эпизоотии. Да, да, они не люди, а взбесившиеся животные. Вы защищаетесь, обороняетесь, а надо наступать. Как чуму изводят? Уничтожают заболевших свиней. Так и тут — те же законы.

— Николай Павлович, честное слово, не хотел вас никаким боком задеть и никоим образом обидеть. Надеюсь, заслужу прощение, если сообщу весьма приятное известие. По своим каналам мне стало доподлинно известно, что на столе Его величества находится указ о вашем производстве в действительные статские.

И действительно Муратов пыл утратил, сник, сгорбился. Ждал, жаждал этой вести. Губернатор и не генерал — всё равно что кучер без лошади, лошадь без упряжи — так, ни рыба ни мясо.

Отмахнулся от хитреца прощающим и отпускающим жестом. Вдогонку, когда за Устиновым уже закрывалась тяжёлая высокая дверь, крикнул:

— Вы мне, полковник, представьте все бумаги по факту покушения на мою персону. От начала до конца.

В ответ то ли послышалось, то ли и впрямь прозвучало:

— А конца-то пока нету…

_________________________

* Муратов Николай Павлович — тамбовский гражданский губернатор с 1906 по 1912 г.