Губернатор Миронов

ГУБЕРНАТОР МИРОНОВ

Историческая повесть

Начало

Назначенный Высочайшим Указом 16 апреля 1823 года исправляющим делами Тамбовского гражданского губернатора действительный статский советник Миронов Иван Семёнович уже почти два месяца никак не мог добраться до вверенной ему губернии и приступить к исполнению должности.
То отпуск губернаторский в двадцать четыре дня, то дожди непролазные, а тут простуда лихорадочная, наложившись на пожилые лета и немощь телесную, хандру душевную породила, в постель уложила на две недели без малого. Но всё начавшееся непременно кончается, бесконечна только суета людская. Любой отъезд въездными воротами вершается, любая болезнь — жизнью или вратами адовыми.
Миронов размышлял, скользя взглядом по пустынной равнине, лучше б жизнь со смерти начиналась, а заканчивалась бы рождением. Вот было бы славно! Всё равно все мы возникаем из ничего и превращаемся в ничто. До нас ничто было и после нас ничто остаётся. Пережёвывая в голове подобные мысли, жуя во рту прописанный лекарем сладкий изюм, он, человек, не чуждый всякому философствованию и умствованию, весьма удивился, прочитав на указателе дорожном — «Ничевоки». Обзовут же сельцо, а!
— Там что, голь перекатная всплошь обитает? Откуда такое наречение взялось? — спросил губернатор ждавшего в Козлове у Московской заставы председателя казённой палаты, советника губернского правления статского советника Чеботарёва Василия Ивановича.
— Самое что ни на есть, Ваше превосходительство, зажиточное место. Тута экономические обитают. Жизнь свою обихаживают достойно. Прасольничают, скот из Моршанска и Шацка в Воронеж, Усмань с Ельцом гоняют, а то и из Астрахани по тыще голов, промысел опасный, но доходный. И то сказать, деньги вещь обоюдоострая. Хлебопашничают, правда, всё меньше и меньше, но всё же… Вы как, Ваше превосходительство, пожелаете отдыхнуть после дороги дальней? Или закусить?
— Подкрепиться не откажусь, а отдыхать, так и так все бока отлежал-отбил. Благо, пыли не было, дожди в грязь обратили.
Подали холодную телятину, квашеную капусту, пшеничный хлеб и красное вино. Губернатор усмехнулся: вот бестии продувные — уж узнали, что без капусты за стол не сажусь и какое вино в предпочтении. Чеботарёв, отказавшийся разделить трапезу по причине колики почечной, получил указание повести речь о губернии.
— С чего начать, Ваше превосходительство?
— Как Бог на душу положит. Я в этих краях новый, до всего жадный.
— Тогда, чтоб упредить злоязыки, о себе сначала. Рожак я местный, из небогатых среднепоместных дворян. Род старобытный, но захудалый, из мордовских панков, то бишь князей, но без титлов. Зачинал ещё при Державине Гавриле Романыче, царствие ему небесное, писарем магистрата наместнического, мальцом неразумным… Розгами ум-разум вбивали, копиями каллиграфию вбирали.
В строку сказать, самый стародавний у нас город — Щацк, обоснован в 1553 годе. Лебедянь тоже в шашнадцатом веку возникла из небытии. По последней ревизии, коея уж с полвека как не проводилась, в губернии имелось 870 тыщ лиц обоего полу. Из них 433 тыщи мужиков. По ремеслу сказать… В тамбовском уезде канатно-верёвочное дело обширно. В Елатьме скорняки овчинные знаменитые, хоть кожи и выделываются повсеместно. В Шацке кузнецы-мастера высокие. Женщины повсюду в тканье мастерицы. Суконное и шерстяное, холсты, чулки, варежки цветные, красивые и тёплые, в обеих столицах с руками отрывают.
— А чулки с ногами?
— Иносказательно, Ваше превосходительство, для образного изображения с обеих сторон.
Губернатор перебил:
— Я вот сколь не спрашивал, никто толком объяснить не может: откуда есть-пошло название Тамбов? Не от слова же «тамби», касту магометанскую на острове Цейлон означающую? Далековато больно, хотя общее есть — они там тоже каменщики отменные, а тамбовцы такой же народ дикий, как и азиаты.
— Достоверно никому неизвестно. Кто говорит — от татар пошло: сколько ни брали нашу крепость приступом — никак не удавалось, вот и прозвали «Там бог», потому и непобедимая.
— Так получается, имя раньше города родилось?
— Доподлинно не известно. Обширная наша губерния с юга на север тянется на 400 вёрст, с востока на запад — на 270. В Липецком уезде издавна густое средоточие серного колчедана. Железные руды весьма обширные залегания имеют. Ещё радетель земли русской Пётр Великий там целебный водоисточник открыл. Недавно его в казну взяли, а то вишь, совсем захирел. В Моршанском уезде со времён первого императора российского купоросная земля открыта. Завод из неё купорос, квасцы, мумие выщелачивает. В урочище Кузьминки цокольный камень в большом достатке. Возле Умёта — жерновой песчаник, мостовой камень. В Козловском уезде, у села Жидиловки — известь. Вдоль урочища Торфяники — глины мягкие, в гончарном деле первейшие. Главное же богатство наше неиссякаемое — чернозём тучный почти повсеместно на два, два с четвертью аршина толщиной. Урожаи стопудовые безо всякого труда вырастают. Засухи случаются жестокие — весенние или летние, но редко. Леса тянутся вековые по крутому берегу Цны, Мокши, Оки и дальше в Нижегородскую губернию. Сосна, осина, берёза, дуб с подлеском из липы, орешника, крушины. Бересклет, чёрная ольха ивняк в мокрых местах.
Миронов смотрел на подчиненного и дивился той любви к родным местам, с которой тот говорил.
— Есть ещё ясень, клён татарский, вяз, зелёный тополь, карагач… Из дерева промысел разный — бондарный, колёсный, тележный, особенно, в Моршанском уезде и Бондарях.
— Переходите уж к слабости моей — охоте.
— Эх, Ваше превосходительство, а у кого она не в слабостях? Это как посмотреть, может, и в силе. Угодья у нас звериные богатеющие — медведи, лоси, волки пешком ходят, то есть бегают. Лисицы, зайцы, хори так и шныряют под ногами. А тетерева, драхвы? Но и охотников до охоты хватает. Охота пуще неволи. У каждого, почитай, помещика своя псовая свора. Соколиная только в Кирсановском и Моршанском уездах ещё теплится.
— Что вы всё о природе, да о животных, переходите уж и к человецам.
— Эх, Ваше превосходительство, человек, он по большинству, любого зверя лютее. Они друг друга убивают токма для еды насущной, а мы из жестокости иль корысти ради. У них всё по природе и ни одна животина супротив не пойдёт. А мы? Сколь сказано «не убий», да убивают. За самую малость жизни лишают. Вон на той неделе пьяница записной Фролов на Большой топором кабатчика Пронина порешил. А за что? Всего-то рюмицу не поднёс. Так и развалил черепушку, что твой арбуз ни за понюх табаку.
Губернатор нежданно озлился.
— Ваши рассуждения примитивны и безмысленны. Докладывайте, да не отъезжайте от существа предмета в эмпирии небесные. Что касаемо помещиков здешних, то вся Россия хлебосольству и гостеприимству дворян тамбовских поражается. Любой проезжий или приезжий жить может сколь угодно на сытных хлебах хоть у Мосоловых, хоть у Рахманиновых — пить-есть с хозяевами за одним столом…
— Что есть, то есть. Только одно непреложно — ни в чём не прекословить хозяину. Скажет на серую в яблоках, что вороная, значит вороная, а не каурая, иначе пулей вылетишь, да по шеям ещё вослед накладут.
По человечеству цифирь тоже имеется. Сел и деревень по последней сказке 3123. Серединное семейство крестьянское имеет 6,6 детей обоего полу. Если не считать городов, то самые крупные поселения: Рассказово — 15 тысяч, Уварово — 10 тысяч, в Мучкапе, Козловке, Большой Грибановке, Пичаево, Алгасово — по 12 тысяч. Крупных деревень много — Иноковка, Пересыпкино, Сеславино. Ежели отнять северные четыре уезда, то остальное население сплошь русское. Но вот в Тамбовском уезде каждый сотый — татарин. В Шацком десятая часть — мордва, а в Спасском её больше половины. Оно и в Темникове почитай каждый третий мордвин.
Почти всё население живёт в деревнях и числится в крестьянах. Дворян полпроцента и городских жителей на чуть больше. Женщин в каждой тысяче больше, чем мужчин, на 50 человек. Губерния наша занимает по населению третье место в России. Натуральный прирост ежегодный в полтора процента, рождается, слава Богу, значимо больше, нежели умирает народу. Если и далее так пойдёт, то Малитус со своей наукой о перенаселении Земли прав окажется — лет через сто людишки спина к спине стоять будут — яблоку упасть негде станет.
— Если спина к спине, то детишки вряд ли появляться будут, для того лицом к лицу стоять надобно. Кстати, никогда не задумывались, кто соизмеряет, сколько родилось мальчиков, сколь девочек? Бог или мать Природа? Во все времена поровну получалось, а ваш прогноз если и сбудется, то не ранее века эдак двадцать первого. Вы же сами назвали цифру — всего полтора процента прироста в год, вот и посчитайте, сколько в наших краях народу будет лет через двести — не так уж и много при наших просторах необъятых и необжитых. Тут вам, дорогой мой, не Франция и не Германия, где плотность людская сплошь, как в Москве или Петербурге.

 

Высочайшее посещение

 

Как распочался новый 1825 год, так и пошли от доброхотов из Зимнего и Сената вести с каждой оказией про то, что император высочайшее желание высказал Тамбов посетить. Миронов и глазом не успел моргнуть, как двухлетие его губернаторства на двор вместе с апрелем пришло. Уж освоился в здешних местах, кажется, всю жизнь на троне губернаторском властвовал. Всё чаше приходили в голову мысли всякие по поводу собственной персоны. Воистину мудро сказано: не место красит человека, а человек место. Применимо к нему что сие означает? Он собою губернаторскую должность украсил, а не она его. Значит, он как лицо и человек ценнее и значимее, нежели как чиновник, должность начальника губернии занимающий. Вот и вся премудрость философическая. Губернатор, правитель, наместник — должность единственная и неповторимая, выше на триста вёрст вокруг и среди трёх миллионов подданных нет и быть не может! Значит, он, эту должность занимающий, человек только по этой причинности исключительный и неповторимый.

Пройдёт много лет, а фамилия Миронов забвению не предастся. Кто-никто, а вспомнит: был такой тут губернатор, правил праведно и благотворно!

Кресло, в коем покоился он во время службы, действительно походило на трон, только не русских царей, а азиатских султанов. Как и откуда оно возникло в губернском правлении, никто не помнил. Старые чиновники Мосолов и Беклемишев, помахивая седыми вениками бакенбард, удостоверяли с почтительным достоинством, что стояло оно при Романе Илларионовиче Воронцове и Гаврииле Романовиче Державине, в него никогда не садившемся, много над этим троном потешавшемся и повторявшем: «Уж это-то место любого-всякого украсит!»

Посреди залы для торжественных собраний на помосте высилось огромное, тяжёлое даже на взгляд сидилище с высокой спинкой, окрашенное в зелёный, красный и белый цвета. Красная замшевая кожа светилась золотыми узорчатыми гвоздями. Спинка и боковины искрились и сверкали уральскими самоцветами: малахитом, яшмой, ониксом, среди радужного перламутра, выделанного из больших ракушек. Всё это нестерпимо и празднично сверкало и светилось при солнечных лучах или свечах. Кто и где сделал это диковинное в чернозёмных краях чудо — оставалось тайной загадкой.

Отставной гвардейский каптенармус, курьер Афанасий, шагнувший за восьмой десяток, в трезвом виде божился, что ещё при Коновницыне трон подарен был проезжим султаном за гостеприимство, а главное, вкуснейшую тамбовскую водку, настоянную на чудо-траве девясиле, вмиг оздоровившую азиата, «вдрызг и наскрозь» простудившегося в наших краях в ожидании высочайшего визита. Предназначался же сей весомый и дорогой подарок якобы для подношения самой императрице.

В подпитии герой крымских компаний, поглаживая выбеленную долгой жизнью бороду, изрекал другую историю: про сказочный пьедестал, присланный Великой Екатериной Державину Гавриле Романовичу в презент за невиданный дотоле сбор податных недоимок. И как знак приглашения его в фавориты, потому как именно тогда матушка царица и дала туфлёй золочёной под зад светлейшему князю Потёмкину.

Миронов, смекнув, что правление за посмешище сочтёт, на троне сидеть не любил. Уселся разок и почувствовал себя неким ханом Хереем самозваным. И странно, но почуял он, что трон хоть и деревянный, но холоднее любого камня пронизывает до ломоты костей в пояснице и седалище.

Подумалось, что трон может пригодиться — как раз к событию. Приказал привести его в порядок: помыть, подкрасить, смазать конопляным маслом, а на сиденье положить пуховичок, дабы вседержательное тело не застудить.

Править губернией старался по правде, иначе власть его сама собой суживаться начнёт и касаться будет лишь чиновников подневольных, а народ подчиняться, но не повиноваться станет. Если перед тобой шапки ломают, это ещё не значит, что уважают и обожают. Кланяются должности, а приветствуют человека. Купечество, мещане, однодворцы, вольные землепашцы приписные, крестьяне экономические лишь тогда за власть радеть станут, когда защитительное её свойство на себе ощутят-испытают.

Одного плетью, другому каравай с маком, но раздельно и поврозь. Попробуй пряник жевать, когда тебя кнутом охаживают!

Миронову где на окрике, где на хитрости, но удавалось держать губернию в узде. Только чем перед государем хвалиться? Один его взгляд неудовлетворённый, и — поедешь в имение старость доживать безвестную.

Так чем же выставляться придётся? Последние годы ярмарки весёлые расцвели в каждом уездном городишке. В Лебедяни, к примеру, если с предторжиями больше двух месяцев тянутся.

Товары привозятся российские, европейские, азиатские — какие только заблагорассудится, только плати денежки немалые. Ананас один заморский полсвиньи стоит. Находятся чудаки, покупают. Но основной товар — лошади и железо. Повсеместно шерсть тамбовская, пенька пензенская, лён владимирский, бумага московская, фарфор питерский, стекло рязанское. Изделия хлебные в избытке и разнообразии изобильном.

Гильдия купеческая доносит, что и оборот товарный, как опара свежая — растёт вширь и ввысь. В той же Лебедяни на Троицкой и Крещенской ярмарках продано на триста тысяч добра всякого.

Одна забота: Тамбов хоть и столица губернская, а оборот невелик и товары тут дорогие, не по зубам горожанам и чиновничеству, хоть и многому, но мелкому. И все почему-то колониальные: кофе бразильский, чай и шёлк китайские, ковры и атласы из Бухары. На ярмарку в июне на миллион привезли, а лишь на двести тысяч куплено. Не должно быть купцов больше, нежели купляющих.

Зимой в Крещенские ярмарки товары кожаные моршанские и кирсановские по всему окрестью растекаются при большом спросе.

А, вот чего Его Величеству в интересе будет — первый в России Конный клуб. Скаковое общество. Говорят, император весьма охоч до бегов лошачьих.

Если летом прибыть изволит, то по городу везти стыд и срам — грязь вселенская и вонища содомская. На углу Долевой и Большой до сих пор камень бутовый для мостовой валяется, ещё Державиным завезенный, мохом и травой пророс. Екатерина Великая на город в 1781 году 439 десятин отвела. По плану вроде всё застроено, а едешь, вдруг то пустырь открывается, то буерак разверзнется; идёшь, а посередь улицы болото непролазное.

До чего ж архитектор Травин нерадив и нерасторопен — толку, как от козла молока. Сколь уже раз приказывал ему план представить правильной квартальной застройки, так нет же, строятся, как Бог на душу положит, вернее — кто сколь ему, Травину, на руку покладёт.

Миронов вышел на Астраханку и огляделся, силясь представить, как царь подъезжает, выходит из кареты… Что помазанник, повелитель империи бескрайней от Курил до Карпат, от Белого до Чёрного морей узрит очами своими божественными?

* * *

Начиная с 1820 года Александр Первый    почти постоянно путешествовал по России и Польше. Езда длилась и днём и ночью, в любую погоду по бездорожью, будто кто-то неведомый не давал ему покоя. Раньше он любил ездить один, а с января 1825 года здоровье его резко ухудшилось и приходилось терпеть свиту, состоявшую из барона Дибича, начальника генерального штаба князя Петра Волконского с супругой, генерал-адъютанта Чернышёва, пяти медиков и нескольких младших офицеров знатных дворянских фамилий. Всего сопровождали Александра более 20 человек, не считая двух рот охраны — гвардейцев Преображенского полка. Вся царская кавалькада, растянувшись на целую версту, неходко двигалась по тамбовскому тракту, тронутому ранней мартовской ростепелью.

Кто бы что ни говорил, а в больших санях, крытых сукном, пропитанным китовым жиром, запряжённых шестёркой сильных битюгов, ехал глава самой обширной империи Вселенной, исполнивший главное предназначение государя — освобождение страны от иноземного порабощения, чем и заслуживший именование Благословенный.

Встретив императора на границе Тамбовского края, губернатор Миронов, приглашённый в тёплое нутро царского санного вагона, по обычному чину докладывал:

— Ежегодно, Ваше величество, по Цне из Моршанска вывозится свыше 8 миллионов пудов хлеба разного в значимом количестве и с Шиловской пристани. Винокурение, как вам известно, весьма развито повсеместно. Наныне 34 завода в год производят полтора миллиона вёдер. Можем и сахарком похвалиться. В сельце Тюшевке сладкое производство, Давыдовой принадлежащее, исправно действует.

Император мягко, дождавшись паузы, перебил губернатора:

— А что, Иван Семёнович, герб ваш означать предназначен?

— Впервые как изображение появился он на знамени тамбовского гарнизонного полка в 1730 году. Герб тамбовский утверждён был в 1781 году вашей бабушкой вседержательницей всероссийской Екатериной Великой: «Быть по сему» своеручно начертала. Описание его составлено знаменитым герольдмейстером Волковым, в коем значилось, что город Тамбов иметь должен старый герб — на лазоревом поле улей, а над ним три золотых пчелы, земля зелёная. Сии слова внесению подлежат и во все вновь сочиняемые гербы верхней части своей в означение того, что города принадлежат губернии Тамбовской…

— И что же он означает?

— Улей и форма его, крепость напоминающая, говорят о неприступности и гордости народа русского местного, о бортничестве, трудолюбии и способности ужалить, отпор дать врагу-неприятелю и разбойнику всякому. Цвета в гербе тоже символичность несут. Золотой значит справедливый, Лазурный — величие и красота. Зелёный — надежда и свобода…

Александр невольно улыбнулся.

— Тебе, господин губернатор, лавры твоего предместника Державина покою не дают. Эк заговорил-то — пиит, да и только. Давно тут наместничаешь?

— С апреля двадцать третьего Ваше величество высочайше вверили мне сию Лапландию необъятную.

— Ну, вези, будь квартирмейстером моим.

Императора поселили в Протасьевском доме, чистом уютном тёплом двухэтажном особняке, выстроенном для важных особ, посещающих или проезжающих через Тамбов. После обеда он прилёг отдохнуть, а губернатор с помощниками в последний раз обсуждал, кого к высочайшей особе можно и должно допустить.

Вечером губернатор докладывал на одобрение государя череду дел:

— Завтра, Ваше величество, предлагаю проехаться по городу с целью ознакомления с его жизнью — улицами, домами, горожанами, после чего отобедать у предводителя дворянства. В пять пополудни, если изволите, депутации и делегации почётных граждан и купечества с докладами и прошениями.

Утром император встал в прескверном расположении духа. На календаре числилось 11 марта — чёрный день убийства его отца, императора Павла Петровича.

Он мрачно слушал скрипучий голос тамбовского губернатора.

— Вот, Ваше величество, взгляните на сей образчик провинциальной Римской империи. Всё как положено — портик, колоннада. Изображают приверженность владельца к вечным ценностям. А вот он и сам.

Из толпы зевак выдвинулся обычного вида мужик в суконной поддёвке, красной атласной рубахе, малиновом бархатном жилете, с золотой цепью, скрывающей, видимо, такой же золотой брегет в кармашке.

Золотоносец сначала сдёрнул, потом, чтобы было что «ломать» перед царём, надел шапку из бобра, снова снял её и склонился в низком поклоне.

— Купец первой гильдии Суворов Иван сын Иванов, прасольничаем и хлебушком торгуем.

— Каков оборот, купец?

— Дык, ить не хужее других. Прибыль — гривенник с рубля. На Десятой ярмонке под тыщу взял. Дело торговое хоть и обныкновенное, но капризное.

— Дом у тебя доходный или сам живёшь?

— С год как построил, с семейством проживаю. Комнаты просторные, кухня высокая, подвалы глубокие, ледник круглый год не отпускает, держит.

Купец чуть замялся, пожевал губы, мотнул головой, решаясь:

— В честь вашего высочайшего гостевания в Тамбове нашем благословенном отдаю дом свой под девический приют. Больно много сирот до сих пор скитается-мыкается после нашествия Буанапартова.

Александр повернулся к князю Волконскому:

— Пётр, распорядись наградить сего добродетеля медалью памятной… А вы, Иван Семёныч, вручите её при ближайшем стечении народа моим именем.

Погоды стояли морозные, и улицы города сделались вполне проезжими. Все колдобины и ямы сравнял лёд, преобратившийся из воды, упредительно залитой распорядительным губернатором.

На набережной Миронов указал на высокий дом с мезонином, тоже украшенный античной колоннадой и портиком.

— Духовенство наше в прошлом годе сподобилось второй семинарский корпус возвести. Там далее Городская Дума расстаралась на два корпуса трёхэтажных для гимназии, в сём году открывшейся. Школяров пока 37, но в следующем уже за полсотни будет. Я уже дважды обращался в правление Московского университета о выделении средств по приобретению для гимназии дома и флигеля Хвощинского, и никакого толку, а лучше во всём городе не сыщется. Целая усадьба. С двух сторон — площади, с третьей — улица, с четвёртой — Дом присутственный. Фасад классический с шестью колоннами и балконом и флигель такой же. Немаловажно, что и службы все на месте: конюшня со стойлами дубовыми, каретный сарай, баня, кухня с тремя плитами, колодезь глубокий, ледники обширные.

Государь кивнул князю Волконскому:

— Займись, князь, этим делом и мнение представь. Главное, Иван Семёныч, чтобы дети знали Закон Божий и латинский язык, остальное само приложится. А как ты на телесные наказания смотришь? Я думаю, для воспитания надлежащего все меры хороши, не вред и выпороть, но только за дерзость особую, не за малость. И не забывайте, Россия на трёх китах держится: Православие, Самодержавие, Народность!

Губернатор предложил царю прогуляться вдоль канала реки Цны. Ему было чем гордиться — осенью закончилось прочищение дна. У самого льда на жёлтом песочке переминались два офицера в парадной пехотной форме. Оба коротко представились:

— Подполковник Яниш.

— Поручик Сомов.

— Ну что, господа инженеры, удалось вам избавлением от болота застойного оздоровить климат тамбовский?

— Чищение, Ваше величество, длилось шесть лет с переменными результатами, но, слава Богу, увенчалось успехом. Сия канава снова стала каналом реки Цны, прозываемым Ериком. Вода пригодна ныне как для купания, так и для забора на нужды горожан. Порукой тому созданный нами бассейн чистой воды размером в 60 саженей и в 8 саженей глубиной. Из него вода через две плотины с перепадом в одну сажень проистекает в основное русло реки, Старицу. Течение столь быстрое, что и зимой льдом не сковывается. Сия позиция разработана была ещё инженером Бодаобером.

— Ну а судоходство до каких пределов возможно?

— Барки и баржи до двух саженей усадки причаливать могут ко всем пристаням городским, а по главному руслу и до трёх.

— Помню, покойный Державин Гаврила Романович, уже покинув тутошнее наместничество, всё досаждал мне прожектами по углублению реки Цны, сам, путешествуя по её руслу, многие промеры делал. Ну да ладно, не Волга и не Ока. На сколь долго благополучие водное обещаете, господа офицеры?

— Пока дубовые плотины дуба не дадут, простите за каламбур, вода сама себя очищать будет. Горожане первыми слух пустят — как рыбы не станет в Ерике, считай, вода протухла.

Миронов слушал болтовню подполковника Яниша и укоризненно усмехался. Он-то уж знал: Ерик — чистилище известное ныне, присно и во веки веков. Всякий, кто брался его чистить, чистил, прежде всего казну губернскую и городскую, и если бы он, прибыв сюда, не посадил обоих офицеров на гауптвахту за расхищение денег казённых, пощадив их от каторжных работ, гнила бы и цвела бы река и доныне.

Приём просителей начался с купечества. В депутацию допустили только гостей первой гильдии: Малина, Попова, Толмачёва, Тулинова, Гнусова, Хвощинского, Колдаева, Суворова.

Старшина гильдейский Тулинов просил у царя разрешения на постройку Гостиного Двора на 37 торговых мест. Просьба согласована была с губернатором и высочайшего вмешательства не требовала, служа всего лишь поводом встречи с поднесением подарков.

Вечером Александр поехал ужинать к старому знакомому, герою Отечественной войны с Наполеоном генерал-майору Андреевскому. Усадьба принадлежала его супруге записной красавице Елизавете Андреевне. Двухэтажный угловой особняк считался одним из красивейших строений в Тамбове и мало чем внешне отличался от губернаторского дворца. Стройный фасад дома украшали пилястры, с южной стороны к нему примыкал одноэтажный флигель.

По дороге император кивнул на высокое острие кирхи, бросающейся в глаза среди одноэтажных домишек мещанской слободы:

— И давно у вас лютеране поселились?

— В прошлом году закончено возведение.

Прощаясь, государь, чуть осветлев особенно грустным в этот день лицом, увлажнился глазами:

— В Тамбовском крае, как я погляжу, самые высокие патриоты российские живут. У вас архитектура и та стала победная. Строения и дома, после нашествия Бонапарта возведённые, все так и дышат русской славой. В Конном клубе конюшня своими колоннами, портиком, лепниной с любым греческим дворцом поспорит.

 

Высочайший обед

 

Миронов уже отдал все нужные распоряжения по подготовке торжественного обеда, как князь Волконский передал пожелание Александра об устройстве его в совершенно русском обычае. Кушанья и весь обиход тоже должны быть славянскими, не ближе двухвековой давности, в традициях Дикого Поля.

— На столах ни единой вещи и ни единого блюда иноземного не должно быть!

— Да у нас везде русским духом и пахнет, особенно в отхожих местах.

— Тут ты, Иван Семёныч, неправ. Дерьмо, оно и есть дерьмо, хоть в Тамбове, хоть в Париже. Таков уж закон человечий. Неважно, что на входе съел, ананас или репу — на выходе аромат один.

— Где ж это я за два дня русский стол-то соберу? Задал ты мне, князь, незадачу.

— Не я, господин правитель, не я. Говори да не заговаривайся. У царей незадач не бывает. Можешь и не трудиться. Выставить, по обыкновению, богемский хрусталь и китайский фарфор. Французский коньяк с итальянским вином. Это куда проще. Учти только, государь на пиру в кавалерство производить будет, а потом сразу и покинет твои владения. Так что соображай не по перцу турецкому, а по муке русской. Пиршество это последнее, что император вспоминать будет о земле тамбовской, а знать, и о тебе.

Едва князь за порог, Миронов вызвал вице-губернатора:

— Ушакова ко мне, бегом! На одной ноге! Нет, одна нога тут, другая там!

Иван Михайлович, вице-губернатор в третьем поколении, столбовой тамбовский дворянин, отличался великой оборотистостью, изворотливостью и мог в мгновение делать то, что другим и в неделю не по силам.

— Ты, дорогой мой, человек исконно русский. Вон, под мундир сапоги смазные надеть норовишь. Помнишь, в прошлом годе у себя в Борках обедом потчевал? Так вот, послезавтра к пяти пополудни сотворишь такой же, только на сто с полста персон. И чтоб скатерть и та — с петухами…

Александр с удовлетворением осмотрел убегающий вдаль стол под белоснежным льном, расшитым ржаными колосьями, подсолнухами и яблоками. В шеренгу через аршин пузатились бутылки зелёного стекла с водками, выдержанными на душице, чабреце, мяте, полыни. Вместо привычных тарелок пускали солнечные зайчики серебряные и оловянные миски. Закуски на блюдах разных фигур и величины с двумя и четырьмя ручками, под силу только нескольким слугам. Ложки светились матовым серебром с золочёным узором, ручки украшали фигуры мифических животных. Ножи и двузубые вилки поблёскивали драгоценными камнями и финифтью. На обширных овощниках лежали груды яблок, груш, винограда. Соль и перец хранились в утробе оскаленных зверей, сверкавшими рубиновыми глазами. У каждого прибора стоял разложистый достакан на серебряных ножках.

Александр сказал:

— Согласись, Иван Семёныч, вряд ли найдётся ещё такой народ на земле, чтоб имел такую страсть к застольям и чревоугодию, а?

— Русские обеды, Ваше величество, начало берут со времён великих князей. И ни один из гостей без блюда с мясом или пирогами не отпускался.

Александр улыбнулся:

— И доныне обыкновение то соблюдается. От хозяйки гость без узелка с разными лакомствами, пряниками, сладостями, плодами сушёными не уйдёт. Доброта русская везде место найдёт. А не принять — прогневить Бога. Хлеб-соль — дар Божий.

Когда хмель начал брать верх над верноподданническим благоговением, а среди монотонного гула голосов проявились вскрики, император поднялся и сделал знак князю Волконскому:

— Почёл я за честь, господа, наградить самых достойных среди вас кого кавалерством, кого чином неочередным…

* * *

Средоточием присутственных и казённых мест в Тамбове являлся Старый Кремль — обветшалая, отслужившая-отжившая своё крепость: нарытые рвы, дубовые, обмазанные глиной стены, тянущиеся от Спасо-Преображенского собора до Солдатской церкви.

Громадные волоковые брёвна, вопреки времени не сгнившие, а заморённые ветрами, снегами и ливнями за двести лет до каменной тверди, кое-где смертельно нависли над тропинками, протоптанными в траве до лысой земли по странной привычке русского человека выбирать самые опасные жизненные пути, именно под грозящими пришибить всмятку многопудовыми брёвнами. Но люди всё равно ходили именно под этой смертельной грозой. Ров, вырытый без малого двести лет тому, неустанный работник время сгладило, обвалило, обмелило. Люди, отжившие своё за эти два века в Тамбове, валили в него отходы, мусор, навоз, дерьмо. Паводки и дожди смешали всё это в непролазную зловонную грязь, испускавшую такое парение, что в окрестных избах дохли куры, поросята и телята, выживали только люди и лошади. Они пропитывались насквозь таким «амбре», что любой встречный, принюхавшись, сразу определял:

— Чую, ты с Набережной?

При сооружении губернского правления, судов, палат и прочих казённых мест во главу угла ставились фасады, вестибюли, мраморные лестницы с литыми витыми перилами и парадные залы, дабы один вид их внушал трепет и должный пафос к власти, по образцу и подобию православных перед святым храмом.

Но, как у нас издревле было и до сих пор водится, одно делая, другое, часто главное, упускаем. Обходились эти строения казне втридорога, а служить в них было тяжкотно. Каждую осень и весну до начала или после конца топки в присутственных местах стояла промозглая сырость. Долгими холодными зимами печи-голландки топить приходилось никак не реже двух-трёх раз в неделю. Они дымили, чадили, разваливались. Что толковать про Тамбов, в столичном Зимнем Дворце дым стоял коромыслом. Возимые каждую осень бесчисленными телегами дрова хранились тут же во дворах, образуя ещё один забор, исчезающий к марту. Зима на зиму не приходилась, и дров до тепла не хватало — чиновники дрожали от холода, кутаясь во что попало, оправдательно опрокидывая законную рюмицу «для сугрева».

До водопровода с канализацией оставалось ещё полвека с гаком. К весенним ростепелям город утопал в накопившихся нечистотах. Благо, паводок и апрельские дожди приносили облегчение, смывая естественное человеческое поганство в Цну. Зато майские запахи цветущих садов, сирени и черёмухи заставляли забыть вонючее прошедшее и счастливо вдыхать весенние приятственные ароматы.

Миронов бросил через плечо дышащему сзади секретарю:

— Дайте месяц сроку городскому голове и полицмейстеру — ров сравнять с землёй. Да скажи, с завтрашнего полудня сам буду ходить — смотреть, как работы спорятся.

В кабинетной зале Миронов засел за почту, растущую день ото дня. Первым лежал неприятный документ:

«Указ Его Императорского Величества Всероссийского из Правящего сената действительному статскому советнику Миронову.

Сенат слушал прошение генерал-лейтенантши Александры Баратынской поверенного Петра Бакачёва.

Жалуясь на тамбовское губернское правление о взыскании 500 рублей штрафа за 20 душ крестьян прописных, просит от взыскания оного освободить.

Прошение сие препроводить к вам, губернатору, с тем, чтобы, собрав по оному надлежащие сведения, донесть Сенату со своим заключением.

Обер-секретарь Крикуновский».

И тут рука предводителя дворянства Баратынского высунулась! Не бывать, как ему захочется! Миронов зло сунул перо в чернильницу и, разбрызгивая раздражение по бумаге, начертал: «Отказать за прошествием всяческих сроков».

Следующим шёл секретный высочайший Указ Верховной Уголовной палаты. Среди длинного перечня первейших и известнейших фамилий дворянства российского мелькнула и кольнула остро фамилия подполковника Лунина. Бросились в глаза высочайшие строки: «…желая по возможности согласить с чувствами милосердия, признали мы за благо определённые сим преступникам казни и наказания смягчить… лишением чинов и дворянства, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет, а потом на поселение».

О-хо-хо, революции, восстания, бунты! Какое государство смирится с посягательством на основы. Правительство любое поползновение в сторону за ярый якобизм принимает. Вон наш российский Талейран граф Канкрин недавно изрёк очередную мудрость государственную: «С проведением реформ торопиться не следует, так как недостатки существующего известны, а нового скрыты». Крыть-то нечем, хотя историю и время не остановишь, они своё возьмут. Сила их непреоборима!

 

Первая тамбовская холера

 

Утро 26 августа 1830 года и помина не давало о приближающейся осени. Теплынь, цветение зелени, растительное изобилие. Рассмотрение утренней почты, нынче особенно объёмной и бестолковой, заняло без малого три часа. Потом вместе с председателем тюремного комитета статским советником Соседовым долго ломали голову, где приискать средства на достройку Лебедянского тюремного замка, в который уже вгрохано 14500 рублей. Губернатор самолично занимался новым узилищем, повторяя:

— В нём-то уж арестанты обретут замок несокрушимый.

Соседов долго расхваливал проект:

— Основной дом двухэтажный из цокольного камня. Три каменных флигеля и ограда кирпичная в два роста с осколками обоюдоострыми поверху и вкруг. Камер общих — 71. Одиночных, для особо тяжких преступников — 24. Хотя кого туда определять-то, если арестанты по большинству с трёхлетним сроком или подследственные, так сказать, бессрочные пока ещё.

Когда дошли до денег, губернатор не согласился:

— О-го-го, начальнику острога жалованье в 600 рублей! Больно жирно будет вместе с подношениями разными да при казённых харчах и вицмундире… Хватит и 450.

Губернаторский дворец, кроме того, что был самым видным со всех концов города строением, отличался замечательной гулкостью и звучностью. В дальней комнате чихнули, на улице «Будьте здравы!» откликнулись. По дальнему коридору загремели торопливые сапоги. Через три двери к губернатору запылённой статуей ворвался фельдъегерь. В случаях особой важности и срочности они имели право входить в служебные кабинеты без спросу и позволения.

Разорвал зачем-то двойную бумагу пакета, присланного из Пензы почему-то предводителем дворянства, а не губернатором, и обомлел.

«В Пензе холера, — писал испуганно, без обиняков, личных обращений и церемоний адресат. — А при самом появлении сей болезни приняты все меры, город разделён на кварталы, кои поручены смотрению служащих чиновников и господ дворян, продажа овощей и фруктов воспрещена, кроме того, на гра